На круглом столе выступили программный директор Московского кинофестиваля, профессор ВГИК им. Герасимова Кирилл Разлогов, автор идеи и руководитель проекта «Батальон смерти», академик Международной Академии телевидения Игорь Угольников, историк кино Филипп Штисны (Германия, Гейдельберг), профессор Корейского университета Сан Ву Хон, доктор философских наук Людмила Булавкина-Бузгалина, киновед Дмитрий Караваев.
Прозвучала потрясающая мысль: германским солдатам давали в руки кинокамеры, чтобы они снимали военные действия прямо из окопов, без прикрас. Нашим солдатам... ну, как всегда... А в 1918 году госформация сменилась, и многие русские вовсе вынуждены были скрывать свои боевые и парадные фото, награды за бои в первой империалистической. Кирилл Разлогов напомнил, что знаменитая фраза Ленина «Из всех искусств для нас всего важнее сейчас кино» была отредактирована Калининым и подана в историю в облагороженном виде. Первоначально же она звучала так: «Из всех ваших искусств для нас важнее всего кино». Улавливаете разницу? То есть к кино изначально предъявлялись те же требования, какие сегодня предъявляются к СМИ и телевидению, - сугубо пиар-идеологические. А что оставалось тем, кто не желал творить в этих рамках? Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин долго и мучительно пытались это делать. Но настоящую историю в художественном кино тех лет мы можем разглядеть только кое-где на втором плане, да в редкой кинохронике.
Дискуссия за круглым столом шла своим чередом. Александр Сокуров, которому было отведено место во главе стола, появился только к завершению беседы.
«…Для меня первая мировая война - парадоксальное явление. Ничто не говорило о том, что это будет, ничто к этому явно не вело. В Европе бурно развивалась инженерно-техническая мысль, создавались великолепные дорожно-транспортные системы, мосты, паровозы, шли новые открытия в физике и химии материалов. Начинается развитие кинематографа. Архитектура, без сомнения, впервые за многие годы вновь стала фактором эстетики. Развился новый стиль городской материальной культуры – модерн. В Европу внедрился новый могучий фактор развития – этика и эстетика Востока в культуре и искусстве. Модерн быстро стал общим стилем европейской жизни, и это происходило восторженно, радостно! Жить бы да жить!
Можно сказать о большевизме как о всемирном беспредельном деструктивном факторе, который подталкивал какие-то, еще неясные обстоятельства. Нарастающее террористическое движение, возникновение новых государственных образований. Но еще была сильна развитая и мощная Австро-Венгрия. Сложное положение Польши, которая вдруг перестала быть «европейским коридором», становилась напряженным фактором глобальной евро-политики. На влияние Соединенных Штатов на военную ситуацию в Европе, слава Богу, никак не сошлешься! Все самые прекрасные эстетические идеи и одновременно все самые ужасные и перспективные средства уничтожения зародились именно в Европе!
Это противоречие «старого света» явно свидетельствует, но о чем, я пока не могу понять. То ли о катастрофическом старении европейского (континентального) этноса и его неспособности противостоять как молодой агрессии извне, так и внутренним силам маргинальности и саморазрушения. То ли о нравственном упадке общества, лени и усталости совершать духовную работу на фоне нарастающего научно-технического прогресса. Даже в высших учебных заведениях Европы наблюдается странное затухание философской, философической практики в это время. Возможно, следствием этого был рост высокомерия «старого света» по отношению к другим народам. До сих пор чрезвычайно много и красиво говорят о французских художниках того времени, забывая, что все основные эстетические и этические позиции были отработаны тогда в английской живописной школе. Только человек с очень приблизительным эстетическим образованием может отвешивать такие глубокие поклоны французской живописи начала века, импрессионистам.
Неосознание того, что уже происходит война, насилие, возможно, было связано еще и с тем, что, переходя в иную общественно-политическую формацию, целые общества не успевали осваивать настоящее. Теперь мы понимаем, что катастрофическое, то есть военное разрешение проблем первенства и превосходства, приведшее мир к войне, было проявлением европейского, французского в том числе, волюнтаризма. Позже он подтвердил свою несостоятельность, полностью проиграв начало второй мировой войны, допустив трагедию – вход фашистских войск в Париж. Но мне кажется, что основная вина лежала все же на самих народах Европы: они то ли забыли, то ли не вспоминали, то ли вообще не было у них этого осознания национального, народного, что такое война.
Но для меня загадка: почему с таким восторгом русское общество отнеслось к объявлению первой мировой войны?! Что это было за наваждение?! Неужели так быстро забыли трупы матросов, чудовищно потопленные наши корабли на Дальнем Востоке, сопки Манчжурии и эту разгромившую саму себя, проворовавшуюся, бесхозяйственную государственную систему управления?
Поразительно и утешает, что в это время в нашем кинематографе развились все основные идеи. Довженко – он же все, какие только можно было, эстетические идеи тогда сформулировал, открыл, а все остальные потом просто пошли по этому пути.
Может быть, и первая мировая война была явлением столь мощным и многозначным, что мы до сих пор не до конца постигаем весь смысл этого явления.
Посмотрите, какое мощное развитие получила артиллерия. Эти идеи пошли в авиацию и космическую промышленность. Надо было вырастить столько блестящих инженеров, великолепных профессиональных рабочих! Я имею в виду в первую очередь рабочий класс Германии, поражающий на протяжении многих десятилетий своим мастерством, аккуратностью, надежностью результатов труда! Но это техническая мысль. Общество человеческое в парадоксе первой мировой войны как-то мало принимало участие. Я даже не помню, чтобы кто-то еще тогда, в начале войны, в литературе, кроме Бернарда Шоу, подходил к настоящему с отчетливой негативной оценкой, с приглядом в будущее. (Кстати, это уникальная способность именно английской литературы – впрыгивать в будущее, ведь смотрите, ни Диккенс, ни Голсуорси, ни тем более Шекспир до сих пор не потеряли своей актуальности!)
Когда я в первый раз прочел пьесу «Heartbreak House» («Дом, где разбиваются сердца») Шоу, меня поразила способность старого англичанина иронически смотреть на себя, на окружающий мир, на людей. Причем, в этой иронии есть граница, это мне очень нравится, есть грань, через которую он никогда не переходит. Большинство иронических авторов деструктивны по сути своего дара, они остротой и злободневностью иронии (а по энергии и интонации ирония близка к озлоблению) разрушают энергию возможного созидания. Шоу никогда не переходит эту грань. Когда у него уже все внутри кипит, когда он не может терпеть негатив, он тут же направляет это… в самоиронию, против самого себя! Это поразительный дар и мастерство! К сожалению, все русские переводы Шоу не так интересны, как оригиналы, и для меня работа с этим замыслом стала огромным опытом, и профессиональным, и человеческим, и историческим (фильм «Скорбное бесчувствие», сценарий Юрия Арабова).
В годы Советской власти тема первой империалистической полностью замалчивалась. Худсоветы с трудом пропускали в кино только тему гражданской войны. Проекты о предвоенном времени закрывали сразу. Все наши с Арабовым проекты тоже. Абсолютное эстетическое несовпадение чуть не привело к гибели картины. КГБ вернуло нам отснятый материал, из оставшегося мы сделали этот фильм. У каждого из тех, кто был занят в этом фильме, была своя личная трагедия в судьбе, но они со своей судьбой не хотели соглашаться. Это позитивный дух сопротивления – тот самый дух «модерн», о котором Шоу, о котором я говорю в этом фильме. Миллионы людей убиты в первой мировой, красивейшие города разрушены, уничтожены бесценные архивы. Ради чего?! Ради того, чтобы повторить все в начале сороковых?
Это парадокс: немцы с одной стороны – высочайшая культура, с другой – разрушающая человеческий интеллект и культуру машина. Как это может существовать вместе?! Страсть к самоуничтожению, разрушению красоты словно пришла откуда-то извне, потом затаилась и – снова, в начале сороковых! И никакого опыта из старых войн европейская политика не извлекла. В России эмоциональный опыт той эпохи тоже до сих пор не извлечен и не освоен и, скорее всего, он закрыт. Если сравнить настроение сегодняшнего общества и общества перед началом первой мировой, это то же благоговение перед техникой, отказ от деятельности по сохранению собственной живой эмоциональной памяти. Человеческая природа не изменилась! Ничто не меняется…»