И тогда, остановившись в пространстве, человек получает выход в то, что называется творчеством, или озарением, или просветлением. Можно как угодно это назвать, но «…человечество делится на художников и прочих. Это не означает, правда, что художники – лучше». (Гарри Гордон. Из книги «Поздно. Темно. Далеко». 2000.)
В один из дней в начале января, очутившись в Москве, за Казанским вокзалом, на Новорязанской улице, в Зверевском центре современного искусства, я видела картины, писаные как будто детской рукой. Вот мальчик, сидящий в ветвях огромного дерева, покрытого белыми соцветиями. «Черемуха», – подумала я, хотя сама с детства рисовала мальчика, сидящего в гнезде на высоком тополе. «Акация – 2010!», – поправила меня табличка под картиной.
Выставка «Гарри Гордон: Со всеми остановками». Художник родом из Одессы, учившийся в Одесском художественном училище и в Ленинградском художественном институте им. В.И. Мухиной, большую часть жизни живущий в России, не в Москве даже, а где-то, не наврать бы, километрах в тридцати от нее, в деревне. На Творческом вечере 9 января и до того, на открытии выставки 17 декабря Гарри Борисович уже как писатель и поэт дарил гостям свои книги стихов и прозы («Пастух своих коров», «Птичьи права», «Поздно. Темно. Далеко»), и только что изданный роман «Божья тварь» – о первых днях Адама и Евы после их изгнания из Рая. В нем всю жизнь спорят два или даже три образа освоения реальности: живопись и поэзия. Когда родился летом 1941 года, в Одессу вошли фашисты. Видимо, так и пошло по жизни лейтмотивом вечное бегство в Египет ради вхождения в какой-то свой Иерусалим. Иначе – куда же это томительное стремление во времени и пространстве?
Я ходила в зале одна и страшно жалела, что не могу притронуться к рукам мастера иначе как через его картины. Хотелось увидеть его, говорить ему нежные слова, а из-за картин так и слышался его голос:
Леденец, оборванец, любимец, промокший башмак,
Под обычным дождём я теряю свои очертанья.
И текут по лицу, и толпятся в оглохших ушах
Сочетания слов, человеческих снов сочетанья.
Я на русский язык перевёл сновидения птиц,
Я глазами похож на собаку ненужной породы.
Массовик-одиночка, я вас приглашаю пройтись,
А потом убегу у подножья осенней природы.
Он водит зрителя по местам, где был счастлив когда-то, которые остались только, наверное, в кино: «В Одессе, с её морем и огромной светотенью, всё-таки немножко легче: поэзия, как старшая сестра, оберегала меня» (Г. Гордон. Автобиография).
«Мне повезло: в те годы искусством занимались люди матёрые и мужественные. В нынешние времена, когда «всё стало вокруг голубым и зелёным», трудно это представить» (Гарри Гордон. «Поздно. Темно. Далеко»).
Спасибо художнику за этот его талант и расточительство себя, за стойкость перед натиском современной серости и суеты. Через картины он возвращается в прежний мир, и там иногда пелена времени такая сильная, что трудно разглядеть чистые цвета, но он изо всех сил вглядывается. «Мальвы» (2009), «Акация» (2010) – там, где мальчик в ветвях с белыми гроздьями, – они почти все потом послужили эскизами к фильмам его сына, Александра Гордона «Огни притона» и «Пастух своих коров», для которых Гарри Борисович был и драматургом и художником одновременно. Картины, видимо, отчасти созданы по памяти, то есть они вспоминание, восстановление прежних видений и ощущений, отчасти материализация образа будущего или прошлого, попытка заглянуть за границу реальности: «Гость» (2008) – мрачный и грузный человек в пальто и шляпе, стоящий к зрителю спиной в оттаявшей яме на месте когда-то бывшего здесь дома; «Забор» (2010 и 2011) – настоящий деревенский горизонтальный забор, а не как теперь в городе, частокол, через него видно Пространство; «Причастие» (2009) – алчущие глаза и рты людей из темноты. Самые пронзительные цвета в пейзажах – лазурно-голубой, белый, красный и желтый.
«… ученик и соратник Костанди, Владимир Михайлович Синицкий, раскрыл нам секрет палитры, своей и Костанди. Могу выдать. Это, помимо белил: кадмий желтый средний, кадмий красный, кобальт фиолетовый, кобальт синий, изумрудная зелёная. И всё.» (Г. Гордон. «Поздно. Темно. Далеко»)
Сколько остановок в жизни ни опиши, не обозначь, все равно получится «пунктир». Но выставка трогательная, даже в отсутствии самого творца. Я смотрела ее, когда никого там не было, смотритель торопила - конец рабочего дня, тут еще какие-то гастарбайтеры вломились и начали нежно нам впаривать ужасные детские книжки с картинками. А картины Гарри Гордона так странно посмотрели со стен, из мутного пространства, из огней вечерних Москвы и Одессы, из пустыни иудейской, с Мертвого моря, – и думали, как позвать туда же нас, этаких «чукчей в наушниках», с картинками в руках... грустно позвать... почти безнадежно? Потому что уже, наверно, не войти в то время никому и никогда, и краски не те, и само время не такое роскошное, сплющилось и посерело. Но все равно красивый жест художника, широкий! И главное, зритель, как бы замотан Москвой ни был, все время чувствует себя нужным художнику. За что художнику отдельное спасибо!
Протащится вагон,
Гремя ночными псами.
Покажется — закон,
А это — расписанье.
Движение пера
Благословится дрожью.
Послышится — ура,
Почудится — о Боже...
Садик у «Зверевского центра современного искусства» зарос льдом. Я предложила себя в дворники. Замдиректора сказала: «Нет средств». Ну, конечно, лучше сразу, чем потом, когда я скажу, что мне воды попить и ночевать негде…
